Давайте начнём тогда издалека. Откуда у вас взялся интерес к истории? Как вы вообще пришли к этому?

Давайте начнём тогда из далека. Откуда у вас взялся интерес к истории? Как вы вообще пришли к этому?

О, как проявился интерес к истории? Вообще-то, когда я обучался в школе, я был более склонен к гуманитарным наукам и два моих любимых предмета – литература и история. Но когда я завершил обучение в школе, я оставил свою семью, потому что сам я издалека. Я родился в Таджикистане, в столице, городе Душанбе, оставил маму с братом с сестрой, сказал, что я еду в Ленинград и буду учиться в Ленинградском университете.  Приехав сюда, я сначала не пошёл на исторический факультет, а вот тяга к литературе всё-таки была более сильной поначалу, чем интерес к истории. Я пошёл подавать документы на факультет журналистики. Но оказалось, что публикаций у меня не хватает, поэтому мне было сказано: «Ну, подготовьте публикации и на следующий год придёте поступать».

Возвращаясь по Университетской набережной, я совершенно случайно увидел объявление о том, что открыт приём для обучения на историческом факультете на Менделеевской линии. Я решил – раз с журналистикой не получается, вспомню о втором любимом предмете – истории, попробую поступить на исторический факультет. Так в 1969 году я впервые оказался на историческом факультете. Поначалу я не поступил на факультет, мне не хватило балла для того, чтобы пройти на очное отделение. Тогда решил, что если не на очное, так на вечернее отделение пойду учиться. Поступил через год и 6 лет учился на вечернем отделении, чему несказанно рад, поскольку вечернее отделение разительно отличалось в то время от дневного отделения, где было слишком много общественных нагрузок, слишком много работы, не связанной с обучением истории. У вечерников этого ничего не было. Там учились работающие люди, которые по вечерам приходили для того, чтобы эту самую историю пустить внутрь себя.

6 лет пролетели незаметно, и в 1976 году я был выпущен из университета, и тогда же должен был поступить в аспирантуру исторического факультета, но произошёл казус. В аспирантуре я не оказался по одной простой причине: мне было доверено выступить в качестве оппонента по одной дипломной работе. Она была очень слабой, и я, выступая на защите этой дипломной работы, оценил её между двойкой и тройкой. И когда заведующий кафедрой услышал об этом, а им был Николай Яковлевич Иванов[1], он не понял, как это между тройкой и двойкой, тогда как с его точки зрения должна была быть чистой пятеркой.  Короче, все завершилось тем, что мне было отказано в приеме в аспирантуру, хотя место для меня там уже было выделено, и тогда мой научный руководитель по кафедре истории советского общества Владимир Александрович Овсянкин[2] сказал: «Ну хорошо, раз не в университете, то пойдёшь учиться в аспирантуру Ленинградского отделения института истории».

Следует сказать, что год до поступления в аспирантуру для меня не прошел даром. Я был соискателем, и за это время с лета 1976 года до осени 1977 года сдал все кандидатские экзамены в университете.  Поэтому, когда я по рекомендации Владимира Александровича Овсянкина пришёл в ЛОИИ, то заведующая аспирантурой Лидия Николаевна Семенова[3] не знала, что со мной делать. Такого ранее не было. Обычно в аспирантуру поступают, сдают вступительные экзамены, а тут приходит человек, которому вступительные экзамены сдавать не нужно, у которого сдан весь кандидатский минимум и где-то с конца августа и до конца октября 1977 г. решался вопрос о том, как быть со мной. Было выделено дополнительное место, и я оказался в аспирантуре Ленинградского отделения института истории, где 3 года обучался на очном отделении с 1977 по 1980 год.

В 1980 году, в конце октября, я защитил кандидатскую диссертацию по истории III Всероссийского съезда советов, и тогда же мой научный руководитель здесь, в институте истории, предложил мне остаться работать в институте, в секторе, который только-только был создан – сектор истории Великой Октябрьской социалистической революции. И я, конечно, не раздумывая согласился, потому что за 3 года, которые я провёл в аспирантуре, очень хорошо узнал коллектив института. Он разительно отличается от того коллектива, который сейчас у нас существует. Просто сейчас это более молодой по составу институт, а тогда, в 1980 г., это были солидные люди, молодёжи было очень мало, да и в аспирантуру принимали по одному аспиранту в год. Это в последние годы мы берём в аспирантуру  по 3 аспиранта, по 5 аспирантов, как нам минобрнауки выделяет места, а в те годы можно было принять только одного аспиранта. Поэтому, когда решилась судьба, что делать с выпускниками аспирантуры, как правило, им предлагалось работать здесь же, в институте истории, в силу этого большая часть коллег моего возраста, чуть постарше меня - это бывшие аспиранты нашего института и все они работают до сегодняшнего дня здесь. Некоторых, правда, уже нет, в мир иной ушли. Вот так складывалась моя история с историей, с обучением в университете и с обучением в аспирантуре.

Очень интересный вопрос, почему решил выбрать ЛГУ для поступления. О том, что я буду учиться в Ленинграде, я знал ещё тогда, когда учился в школе.   Московский университет никогда не рассматривался мной как заведение, в котором я бы хотел учиться.

Почему?

Скорее всего, вероятно потому, что литературу у нас преподавала выпускница филологического факультета Ленинградского университета. И поскольку она привила всем нам любовь к литературе и русскому языку, я видел интеллигентность этого человека. Для меня Ленинград, ленинградская интеллигенция и формирование культуры в этом городе, значительно отличалось от традиций, которые существовали в Москве. Я знал Москву, у меня там были родственники. Я приезжал в Москву, будучи ребёнком, и она мне, честно говоря, никогда не нравилась из-за окружавшей меня суеты, многолюдности. Вот так я оказался в Ленинграде.

Университетская жизнь. Вы понимаете, университет и его исторический факультет 1970-х годов, особенно вечернее отделение, это, я бы сказал так, для того времени уникальное явление. Уникальное в каком плане: в плане свободы, которая была нам предоставлена. Наверно, потому что мы были вечерники, потому что мы были людьми, которые в той или иной степени работали на различных работах, нам было позволено гораздо больше, чем позволялось дневникам. Мы свободно обсуждали животрепещущие проблемы. И за время обучения в университете никогда ни один преподаватель не сделал нам замечание по поводу того, что мы слишком вольно обсуждали ту или иную проблему. Правда, иногда на нас посматривали снисходительно: время придёт, всё войдет в норму. Но одёргивать нас никто не собирался.  

Среда преподавателей была такой, по крайней мере, те, с которыми мы сталкивались, что вольно или невольно нас подталкивали к либеральному обсуждению того, что происходило вокруг нас. Были преподаватели, которых мы обожали, были преподаватели, которые были нам безразличны, которых мы не любили и для этого были свои причины. Я не буду персонализировать, потому что это, с моей точки зрения, нехорошо.  Конечно, были те, на кого мы, так сказать, смотрели, как на икону. Семен Бенцианович Окунь[4] один из них. Мы были последним курсом, который слышал его лекции и, прочитав нам курс семестровый, зимой Семен Бенцианович умер. После него пришел Владимир Петрович Яковлев, который хорошо знал историю, но он не был Семеном Бенциановичем. Окунь был артистом. Он умел так подать лекцию, как никто другой этого делать не мог. Я был свидетелем того, как однажды, придя на занятия вечером, я увидел какое-то столпотворение у 70-й аудитории. Был удивлен и к коллегам обратился, к однокурсникам, в чём дело. Мне сказали: «Ты не понимаешь. Сегодня Окунь убивает Павла». Это была действительно лекция легенда, которая до сих пор, по-моему, в университете живёт и все помнят об этом. Есть сегодня преподаватель, который пытается повторить, но ничего стоящего из этого не выйдет, потому что Окуня нельзя повторить. Он был один такой. В отличие от Окуня, мой научный руководитель Владимир Александрович Овсянкин, основатель кафедры истории советского общества, на которой я учился, был очень спокоен. Он не читал лекции, он вёл у нас семинарские занятия и специальный курс, на которых я был слушателем. Курс назывался история национального государственного строительства, а национальное государственное строительство — это было то, что увлекало меня ещё с того времени, когда я учился в школе и очень увлекло, когда я обучался в университете. Поэтому со 2 курса и до окончания университета я был связан по кафедре с занятиями Владимира Александровича. Я у него писал дипломную работу, посвященную образованию Туркестанской автономной советской социалистической республики. И, как я уже говорил, с его благословения, я оказался здесь, в ЛОИИ.

Преподаватели. Понимаете, сегодняшний состав преподавателей он, я бы не сказал, что он лучше или хуже. Он примерно такой же, как был тогда, но сегодня гораздо больше молодёжи, чем в то время, когда я обучался. Тогда молодых преподавателей можно было по пальцам пересчитать. Наверное, для этого были свои причины. Были кафедры ведущие, а самой главной считалась кафедра истории КПСС. Все остальные как бы прилагались, но мы никогда не чувствовали того, что вот эта кафедра как бы подавляла все остальные. Нет. И преподаватели, которые читали нам лекции по истории партии были специалистами своего дела. Я помню Всеволода Михайловича Иванова[5]. Он читал лекции, которые забыть необычайно сложно. Он не боялся острых тем, открыто говорил о всех проблемах, связанных с оппозицией, борьбой с этой оппозицией. Он всю правду рассказал нам о Ленинградском деле. И наверное, не случайно он в конце концов оказался в аппарате Центрального комитета КПСС, потому что человек с таким широким кругозором образом мышления был нужен и в других местах, а не только на преподавательской работе.

Об учителях я сказал, но вот первый учитель — это Владимир Александрович Овсянкин. Второй учитель — Олег Николаевич Знаменский[6], к которому я пришёл в аспирантуру ЛОИИ и с которым я работал до последнего дня его жизни. Он был заведующим сектором истории Октябрьской революции практически до самой своей смерти. Вообще сектор был крайне необычный по составу, у нас работали Виталий Иванович Старцев[7], Геннадий Леонтьевич Соболев[8], это уже само за себя говорит. Старцев, Соболев, Знаменский — триумвират, который формировал Ленинградскую школу октябристов. И когда на Западе, в России, в Советском Союзе говорили о Ленинградской школе октябристов, то, конечно, прежде всего имели вот эту ввиду эту тройку: Соболев, Старцев, Знаменский.

Судьба распорядилась так, что Виталий Иванович в 1984 году ушёл отсюда, ушёл в педагогический институт, а Геннадий Леонтьевич перешёл в университет в 1986 году. Вот, пожалуй, эти люди, я могу сказать по праву значатся моими учителями, я этим очень горжусь.

Как проходил процесс выбора темы и написания выпускной работы? Я бы не сказал, что по совету Владимира Александровича Овсянкина, напротив, я ему предложил тему, наверное, потому, что, поскольку я приехал из Средней Азии, история этого региона меня интересовала. Я предложил Владимиру Александровичу тему, связанную с формированием советской государственности на территории Средней Азии. Он ее поддержал, сказал, что тема острая, вызывает определенные дискуссии в историческом сообществе. Эта тема она и стала темой моей дипломной работы. До этого я писал на 4 и 5 курсе курсовые работы по этой теме. У меня были замечательные оппоненты. Одним из них был Николай Арсентиевич Корнатовский[9]. Тоже человек, который на кафедре истории советского общества очень многое значит. Он порой стучал палкой и пытался, так сказать, показать, что я не все хорошо знаю по истории образования туркестанской автономной республики, а он прошёл гражданскую войну там. Но в результате поставил мне пятёрку за эту дипломную работу. Корнатовский был непростой человек сам по себе и, наверное, мы , студенты, чувствовали, с кем можно в более более близких отношениях быть, а с кем следовало держаться настороже. Мы обожали Ирину Николаевну Олегину[10], хотя слушать её лекции было необычайно сложно, необычайно трудно. Мы уважали Ивана Архиповича Росенко[11], несмотря на то, что он был человеком, который, ну, как бы с точки зрения преподавателя, для нас студентов вечернего отделения был на недостаточно высоком уровне. Он был простоват, иногда мы так говорили про Росенко, хотя и сегодня я вспоминаю лекции, которые он нам читал по истории рабочего класса. Они были неплохими лекциями. Да, он не мог подать их так, как это делал Семён Бенцианович Окунь, подавая своего Павла, но тем не менее он давал нам очень многое. З. М. Андросенкова и Л. Е. Анкудинова[12] работали на кафедре, читали нам лекции; обе неизменным уважением у нас пользовались. То есть грех был жаловаться на преподавателей, у нас великолепные лекции читали преподаватели с восточного факультета - всё, что было связано с историей Индии, историей Китая, история Ирана, других стран. Всеобщая история разного рода, но там, поскольку это специальность не нашего профиля мы и относились к этим лекциям соответственно: слушали, сдавали экзамены.

Какие отношения с одногруппниками? Знаете, я думаю, что нам завидовали многие. И нашей группе, и нашему курсу. Виктор Анатольевич Ежов[13], который в то время был деканом, на собрании нашего курса неоднократно говорил, что более сильного курса он не помнит в университете несмотря на то, что мы были вечерники. Это было действительно так. Это было очень сильный курс. Не случайно довольно много моих однокурсников стали кандидатами наук. Гораздо меньше - докторами наук. Но все они были необычайно порядочными, образованными людьми, с которыми можно было подискутировать, да и посидеть за одним столом. Это было у нас традицией -после каждого курса, после каждой сессии мы собирались вместе, шли в ближайший «Поплавок», плавучий такой ресторанчик, и там отмечали завершение сессии. Я не знаю, как сейчас, есть эта традиция или ее нет, но в наше время она нас объединяла. И вот в таком единении все 6 лет мы просуществовали. Да и после окончания истфака связь с однокурсниками я не терял. Мы собирались не так часто, как могли бы. Наверное, потому, что жизнь иногда не позволяет часто встречаться, но по крайней мере пятилетие, десятилетие, двадцатилетие окончания мы собирались и отмечали. Я горжусь своими однокурсниками, люблю и ценю их. Они достойные были люди.

Вы общались с теми, кто учился на дневном отделении, поддерживали ли отношения?

У нас были общие курсы. И мы на этих общих курсах всегда поражались тому, что они были слабее нас. Да они это и сами чувствовали. Практику совместных курсов дневного и вечернего отделения ввел Виктор Анатольевич Ежов. По некоторым дисциплинам нам читались для дневного и вечернего отделения общие совместные курсы. Как нам казалось, студенты дневного отделения были более зажаты, старались в наших дискуссиях не участвовать. Я не знаю, чего они опасались и, хотя среди них тоже были ребята, которые сблизились с нами и позднее, позднее они поддерживали контакт с нами до того, как окончили университет. Мы встречались и позднее, поскольку часть из них оказалась на музейной работе, часть - на архивной работе, часть стала аспирантами. Тут мы пересекались. В общем это была необычная атмосфера.

Сегодня такой атмосферы нет. Во-первых, нет вечернего отделения. С моей точки зрения, это огромный минус. Минус, потому что вечернее отделение, как правило, влекло к себе людей, которые были действительно заинтересованы в том, чтобы получить знания, чтобы стать профессиональными историками. И сегодня отсутствие вечернего отделения очень сильно сказывается. Я не могу сказать, что сегодняшние дневники, допустим, как-то слабее. Немножко слабее, да. Очевидно, причина в том, что целый ряд других обязательств, которые они должны выполнять, отвлекают их от учёбы. Нас ничто не отвлекало, мы все были в учёбе, учёба была нашей целью.

Я рассказал про аспирантуру ЛОИИ.[14] Вы видели людей, которые из моего поколения, это все, кто сейчас проходил мимо нас. Это всё бывшие аспиранты нашего института. Только последние годы при новом директоре появилась возможность организовать новые лаборатории, принять новых людей, а до этого ЛОИИ - необычайно консервативное учреждение. То есть здесь коллектив, который складывался не то, что годами, а десятилетиями, где все хорошо друг друга знали, где проходили дискуссии, где иногда и ссоры происходили, исключительно на научной почве.  

Как проходило обучение? Знаете, полная свобода. Но это для меня. Почему для меня полная свобода? Потому что, во-первых, мне не надо было сдавать экзамены кандидатского минимума, они у меня были сданы, и, во-вторых, я за полтора года написал кандидатскую диссертацию. Поскольку и материала было достаточно, и возможности съездить в Москву, поработать в архивах было гораздо больше, чем в поздние, более поздние годы. Поэтому через полтора года сектор, в котором я тогда работал, сектор истории советского общества, им руководил Валентин Михайлович Ковальчук[15], обсудил текст моей кандидатской диссертации и рекомендовал его к защите. Сектор истории Октябрьской революции возник позже, в 1980 году он начал свою работу. Ну и что делать? Диссертации обсуждена, я совершенно свободен. Я мог заниматься чем угодно. Был у нас замечательный учёный секретарь -  Дмитрий Иванович Петрикеев[16]. Я пришёл к нему, говорю:

- Дмитрий Иванович, на секторе диссертация одобрена, как быть с защитой?

- Когда Вас приняли?

-  29 октября 1977 года. Вот 29 октября 1980 года будет защищаться.

То есть не было того, что «ах, раньше подготовил диссертацию. Ну выходи раньше на защиту». Пошло ли это на пользу? Сложно сказать. С одной стороны, да, с другой стороны нет. С какой стороны пошло на пользу? У меня появилась возможность как-то немного другой проблематикой заняться. Диссертация была готова, дальше заниматься этой темой я не планировал. Я в одну и ту же воду дважды не вступаю. Надо было чем-то заняться дальше. Меня интересовала история интеллигенции, да и мой учитель по аспирантуре Олег Николаевич Знаменский был специалистом по истории интеллигенции, хотя более известен своими работами по июльскому кризису 1917 года, по Всероссийскому Учредительному собранию. Но в тот момент, когда я завершал обучение в аспирантуре, Олег Николаевич очень серьёзно занялся историей интеллигенции в 1917 году. Это увлекло и меня, я тоже как бы вместе с ним стал заниматься этой проблематикой. Так вот я постепенно шёл к подготовке докторской диссертации, которую защитил в 1994 году. Она была посвящена истории российского учительства накануне и в период революции 1917 года. Смог ли бы я раньше выйти на защиту докторской диссертации? Не думаю. Не думаю, потому что в институте крайне консервативно относились к ранним докторским защитам. Вообще считалось, что до 45 лет говорить о возможности защиты докторской диссертации неприлично.

У Вас тут отмечено, что в 1990–1993 году судьба повернулась ко мне другой стороной, я был избран депутатом Петроградского районного совета народных депутатов и почти 3 года там с месяцами был еще и заместителем председателя этого районного совета, и председателем комиссии по культуре. Но несмотря на свою депутатскую работу, я не терял связи с институтом. Я сюда приезжал, чем мог помогал институту. Жизнь была очень непростой, это было очень тяжёлое время, когда задерживались выплаты заработной платы, когда очень трудно было с продовольствием и предметами первой необходимости.

Как проходили выборы? С моей точки зрения, выборы 1990 года были настоящим выбором, пожалуй, единственными подлинными демократическими выборами, которые происходили тогда в Советском Союзе. Это относится и к выборам 1989 года, на съезд народных депутатов, и выборам 1990 года в городской совет, в районные советы. Во-первых, это были на моей памяти первые выборы, на которых реально было несколько кандидатов на одно место. До этого всё было гораздо просто, проще: один кандидат на одно место, заранее было расписано, что это должен быть мужчина или женщина определённого возраста, женатый или холостой, имеющий высшее образование или не имеющий его, то есть всё было расписано. В 1989–1990 году ничего подобного не было. И предвыборная борьба, которая происходила, она действительно была, я бы сказал, борьбой. Мы с оппонентами дискутировали на встречах с избирателями. Хотя я относился к самой идее выбора меня в депутаты довольно легкомысленно. Депутатом стал, потому что мои коллеги здесь, в институте, шутки ради сказали: «Слушай, а почему нам тебя не выдвинуть кандидатом в депутаты?». Также легкомысленно я им ответил: «Ну, ради Бога, у вас есть желание, выдвигайте». И они меня выдвинули. Я узнал о том, что они выдвинули меня уже постфактум. Когда мне нужно было встречаться с избирателями. А потом, опять же одним из моих оппонентов была заведующая детским садом-яслями здесь на Петроградской стороне и, с моей точки зрения, избиратели должны были именно за неё голосовать, потому что их дети подрастали, их нужно было отдавать в ясли  или в детский сад и я, в общем, спокойно относился к тому, что она победит. И даже на встрече с избирателями я говорил им: «Какой у вас выбор? У вас же всё ясно, вот реальный кандидат». Каково же было мое удивление, когда мне позвонили из районного совета и сказали: «Николай Николаевич, когда вы придёте за депутатским удостоверением?». Так я стал депутатом. 

Как бы я описал этот эпизод своей жизни. Это важный эпизод. Важный во многих отношениях. Я увидел политику с той стороны, с которой, несмотря на то что я историк по образованию, я её не видел. Я увидел состояние советской системы тогда, когда она вдруг из такой вот однородной массы превратилась в обилие фракций, причем фракций самой разной направленности: беспартийные, коммунисты, представители каких-то демократических течений, направлений и так далее. Это наблюдалось во всех советах.

И второе, что очень важно и что на меня повлияло — это то, что я был очень тесно связан с Ленсоветом. Многие заседания комиссии по культуре и заседании президиума Ленинградского совета проходили в присутствии представителей районных советов. То есть здесь связь опосредованная, но очень тесная связь. И всё то, что мы пережили, мы переживали вместе: и 1991 год с его знаменитым августовским путчем, и то, что происходило позднее в 1993 году. Понимаете, это время, которое, с моей точки зрения, ещё до конца не осмыслено и не оценено по достоинству. Разрушители оказались на высоте, они умудрились разрушить впервые созданную после 1918 года демократическую советскую систему, и эта демократическая система могла очень многое сделать. Почему? Потому что в истории нашей страны советы 1990–1993 года были советами, которые реально имели в своих руках финансы. Это то, что, так сказать, исполнительную власть ставило на положенное ей место. Если раньше исполнительная власть заведовала финансами и распоряжалась ими, так как она считала нужным, то теперь исполнительной власти нужно было доказывать любую трату, любой копейки депутатам советов для того, чтобы эта копейка была им выделена. И это конечно, исполнительную власть «подняло на дыбы», сделало реальным противником советов как системы. Поэтому разгон советов, с точки зрения исполнительной власти, был закономерен и логичен. Страна потеряла очень многое от этого. Если бы не произошло всё то, что произошло в октябре 1993, я думаю, мы гораздо легче пережили бы очень многие последующие события и не проходили через череду тех испытаний, через которые пришлось стране пройти. Не только стране, каждому человеку. Я приезжал сюда в институт, и видел плачущих докторов и кандидатов наук, которые не знали, что им делать. Они не получали зарплаты по 2–3 месяца. На что жить, как жить? Это была очень острая проблема. Я вспоминаю эту систему – советскую систему 1990/1993 года, как благо для нашей страны, как очень важный момент моей личной жизни.

Как выборы воспринимались обществом? Хорошо воспринимались, потому что избиратель впервые реально почувствовал, что у него есть выбор. Он должен был не просто прийти и автоматически опустить бюллетень, ему нужно было выбрать из двух, трёх, иногда пяти кандидатов кого-то одного. Это было впервые, и это было очень важно. Выборы воспринимались хорошо в обществе.

Я вернулся в институт в октябре 1993 года и тогда же Валерий Александрович Шишкин[17], директор Института, спросил, как я планирую свою работу дальше. Я ответил, что у меня готов текст докторской диссертации, он действительно был готов, он был обсуждён на отделе. Рецензентом у меня был Валентин Семенович Дякин[18], который меня очень поддержал и благодаря которому в 1994 году состоялась защита моей докторской диссертации по истории российского учительства. Было крайне приятно, что коллеги поддержали меня несмотря на то, что меня более 3 лет не было в институте. Говорили ли, что вот, не успел вернуться из советов, а уже выходит на защиту докторской диссертации? Нет. Коллектив очень хорошо отнёсся к защите, поддержал меня. Это было прекрасно.

Есть один момент, который показал мне, что история небезразлична не только историкам. Когда я был в Совете, я в свободное время работал над книгой, посвящённой истории учительства. Она была обсуждена ранее здесь в институте на заседании сектора. Были сделаны замечания, и я исправлял эти замечания. Вместе со мной депутатом был Виктор Борисович Русанов. Он был зам. директора Ленгипрохима – институт, который занимался изготовлением ракетного топлива. Он однажды спросил: «А что с книгой?». Я ответил: «Ничего. Не понятно, что». И тогда где-то в сентябре 1993 года Виктор Борисович мне сказал:

- А давайте мы напечатаем вашу книгу в моем институте.

- Как вы напечатаете?

- Ну мы её, конечно, не типографски напечатаем, мы её напечатаем на ротапринте. Ну сколько экземпляров Вам нужно?

Я говорю:

- Ну 300 экземпляров

- Вот 300 экземпляров и напечатаем.

Но единственное, что просьба была, чтобы издательство «Наука» дало разрешение на издание этой книги в Ленгипрохиме. Так ее и издали. Я очень горжусь этой книгой. Мне её предлагали переиздать типографски, но я не хочу этого делать, потому что всему свое время. Эта книга дорога мне именно тем, что люди, далекие от истории, поддержали историка, выпустили ее, и эта книга легла в основу моей докторской диссертации.

В университет я пришёл по приглашению профессора В. В. Привалова осенью 1994 года после защиты докторской диссертации. Тогда был такой Республиканский гуманитарный институт Санкт-Петербургского университета. И меня пригласили преподавать в нём. Я отработал там год, потом был перерыв. С 1996 года, когда пришёл на должность директора Республиканского гуманитарного института Александр Владимирович Гоголевский, меня вновь пригласили работать профессором на кафедре история России и зарубежных стран. Там я работал до 2008 года.  В 2008 году институт был закрыт, и преподаватели института, и, в частности, кафедра истории России и зарубежных стран по положению должна были переместиться в состав исторического факультета. С тех пор я работал на кафедре новейшей истории России вместе с Михаилом Викторовичем Ходяковым[19], Геннадием Леонтьевичем Соболевым, другим замечательными преподавателями. Там, кстати говоря, работали два моих однокурсника: Валера Рачковский[20] и Миша Федоров[21]. Я их так называл, по отчеству крайне редко. И до последнего момента мы с ними работали, пока они окончательно не ушли на пенсию. Я прежде работал с бакалаврами, а потом было решено, что следует работать и с магистрантами. И вот я работал последние лет 6 исключительно с магистрантами.

Какие курсы я читал? Когда я работал в РГИ, у меня были интересные курсы. Там, во-первых, был общий курс по истории России. Затем у меня был курс по истории русской эмиграции, курс по историографии истории России. Я читал курс лекций, который был посвящен источникам по истории революции 1917 года. Позднее, когда я перешёл на исторический факультет, уже к Михаилу Викторовичу, читал курс лекций по историографии, курс лекций по истории российской интеллигенции, курс лекций по истории политических партий. Продолжал читать курс лекций по истории лидеров политических партий России в конце XIX — начале XX века, читал курс лекций по истории культуры рубежа XIX — начала XX века.

Как встретили на кафедре? Нормально встретили. У меня всегда с кафедрой были самые теплые и самые добрые отношения. Во-первых, я никогда не терял связи с кафедрой после окончания университета. Я постоянно бывал на кафедре, встречался с преподавателями: и с Ириной Николаевной Олегиной, и с Владимиром Александровичем Овсянкиным до его смерти. Тамара Николаевна, которая была секретарём кафедры, — это вообще хранитель нашей кафедры, поддерживала меня тоже до своей смерти. Так что кафедра для меня была знакома, родна. Потом люди, которые там работали, они были мне знакомы, известны. Поэтому не было никаких проблем, я считаю, кафедра хорошая, рабочая, внимательная. По возможности и я приходил на помощь преподавателям, и преподаватели приходили на помощь мне. Я вижу, как происходит омоложение этой кафедры. Это не может не радовать. Это нормальный естественный процесс.

Насколько сложно было перестроиться в преподавательском плане? Не было сложности, несмотря на кардинальные изменения экономической системы, которые произошли после распада Советского Союза. Наверное, потому что мне не надо было ничего менять, мне не надо было под что-то подстраиваться. Я всегда читал лекции, так как я считал нужным их читать, и они никогда не входили в противоречие с тем, как можно и нужно было читать лекции, то есть я никогда не слышал, что кто-то говорил бы – что Вы себе лишнее позволяете. Терпимо и кафедра, и преподаватели, и студенты, и магистранты ко мне относились. Наверное, потому, что они чувствуют, что не было метаний из одной стороны в другую. Для магистрантов и студентов, наверное, было не просто осознать одну простую истину, что совершенно бессмысленно отрицать достижения советской историографии. К сожалению, у студентов, у магистрантов это есть, они неплохо стараются знать современную историографию, постсоветскую историографию. Но недостаточно хорошо знают советскую историографию. Почему-то считают, что там всё было закомплексовано, запрограммировано, задано. Ничего подобного. Там было очень много позитивного. То, отчего невозможно и сегодня отказаться. Я считаю, что, то новое поколение историков, которое в своей работе учитывает достижения советской историографии, достигает гораздо больших результатов, чем те, кто советскую историографию отвергают. Почему? Потому что, когда я беру в руки их работы, у меня сразу закономерно возникает вопрос: «Слушайте, вот вы делаете такие-то выводы, но вы знаете, что эти выводы не являются вашим открытием, эти выводы давным-давно существуют в советской историографии, а у вас даже ссылок нет на работу советских историков». Кто-то прислушивается, кто-то не прислушивается, но я не навязываю никому собственную точку зрения, что не помешало мне подготовить 17 кандидатов наук и 5 докторов наук. Я сомневаюсь, что можно найти преподавателя, который бы сумел подготовить больше и кандидатов, и докторов наук за свою работу. Я очень горжусь этим. Я люблю этих ребят, которые были моими аспирантами, которые были моими докторантами. Ни один из них меня не подвёл. Они делают то, что они могут делать. Если нужны какие-то советы они не стесняются, приходят, обращаются ко мне за советом. Я всегда готов им помочь. 

Хорошо. Спасибо большое.

^[1] Николай Яковлевич Иванов (1912-1987) – доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории советского общества (1976-1986)

^[2] Владимир Александрович Овсянкин (1909-1985) – профессор, кандидат исторических наук, заведующий кафедрой истории советского общества (1968-1974)

^[3] Лидия Николаевна Семенова (1937-1993) – кандидат исторических наук, секретарь партбюро ЛОИИ

^[4] Семен Бенцианович Окунь (1908- 1972) – доктор исторических наук, профессор,

^[5] Всеволод Михайлович Иванов (1930-2013) – доктор исторических наук, профессор

^[6] Олег Николаевич Знаменский (1927-1993) – доктор исторических наук, возглавлял Сектор (Отдел) истории Великой Октябрьской революции в ЛОИИ РАН (1979-1988)

^[7] Виталий Иванович Старцев (1931-2000) – доктор исторических наук, профессор

^[8] Геннадий Леонтьевич Соболев – доктор исторических наук, профессор

^[9] Николай Арсениевич Корнатовский – доктор исторических наук, профессор

^[10] Ирина Николаевна Олегина (1937-2017) – кандидат исторических наук, доцент, в 1974-1977 годах выполняла обязанности заведующей кафедрой истории советского общества

^[11] Иван Архипович Росенко (1921-2010) – кандидат исторических наук, занимался вопросами истории внешней политики СССР 1920-1940-х гг., а также истории социалистического строительства, рабочего движения 1920-х гг.

^[12] Лидия Ефимовна Анкудинова (1916-2002) – кандидат исторических наук, доцент

^[13] Виктор Анатольевич Ежов (1929 – 2000 гг.) — советский и российский историк, профессор исторического факультета ЛГУ — СПбГУ. Исследователь рабочего класса, революционных событий в России

^[14] ЛОИИ АН СССР – Ленинградское отделение Института истории АН СССР

^[15] Валентин Михайлович Ковальчук (1916-2013) – доктор исторических наук, С 1962 г. он возглавил группу истории советского общества (с 1977 г. — сектор, 1986 г. — отдел) и руководил отделом до 1987 г., исследователь обороны и блокады Ленинграда

^[16] Дмитрий Иванович Петрикеев (1910-2002) – кандидат исторических наук, ученый секретарь Ленинградского отделения Института истории АН

^[17] Валерий Александрович Шишкин (1931-2006) - доктор исторических наук, профессор, заместитель директора Института истории СССР АН СССР по Ленинградскому отделению (1981-1991), директор СПбФ ИРИ (1991-1999), заведующий отделом современной истории России (1987-2000 г.)

^[18] Валентин Семенович Дякин (1930-1994) – доктор исторических наук, заведующий отделом истории СССР периода капитализма (1970-1973)

^[19] Михаил Викторович Ходяков - доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой Новейшей истории России

^[20] Валерий Александрович Рачковский – кандидат исторических наук, доцент

^[21] Михаил Владимирович Федоров – кандидат исторических наук, доцент